Имя София есть женский аспект мужского имени Василий, но не в смысле проявления в женской личности имени мужского, а как явление, параллельное этому последнему и от него не зависимое. Отношение Софии к Василию - совсем не по типу отношения Александры к Александру, а скорее, например, по образцу отношения Анны к Алексею. София не есть мужская норма, женщиной осуществляемая, а самостоятельная женская норма, аналогичная соответственной мужской. Если угодно, эта женская норма даже первенствует перед мужской, и София может быть признана типом, более определенно выражающим некий духовный облик, нежели Василий. Этимологически "София" - отнюдь не есть мудрость в современном смысле слова, как преисполненность чистым созерцанием и теоретическим ведением. Если бы задаться передачей слова "София" на наш современный язык, то наиболее правильно было бы сказать художество в смысле созидательной способности, воплощение идеального замысла в конкретном мире, а по церковно-славянски - хитрость. Иначе говоря, этимологически имя София близко к тому содержанию, которое признано было выше как духовный строй Василия. Но в имени Василий менее собственно творчества и более организационной деятельности, чем это указывается этимологией имени София... Деятельность Василия доступнее разуму - и потому представляется более близкой собственно человеческой, нежели та духовная энергия, на которую указывает своим корнем слово "София", - энергия более высоких планов бытия, более творческая и менее доступная отвлеченному анализу. Но эта этимология Софии есть не только этимология, но и самый метафизический облик рассматриваемого имени. София божественнее Василия. Впрочем, это и понятно, что женская деятельность, как более интуитивная, более из глубин идущая, менее сознательная и менее расчлененная, - деятельность, которая по природе своей может быть ближе к творчеству духовной силы в природе. Да к тому же женская деятельность в значительной мере, в более значительной, чем мужская, есть деятельность не самой женщины, а других сил в женщине. Поэтому понятно и большее сходство, и сродство этой женской деятельности со строительством мировой души и глубочайшего ее духовного средоточия в созидательной Премудрости Божией, Девы Софии.
         Но, будучи интуитивной, София имеет свой интеллект (слабый или сильный - в разных случаях различно) служебным органом духа и потому не испытывает острых коллизий между интуицией и разумом. Разум, не имеющий у нее стремления к автономности, не соблазняет поэтому ее к рационализму и всегда блюдет в той или другой мере верность подливным впечатлениям жизни. Интуиция же, всегда имеющая ври себе орган своего саморасчленения и самовыражения, не склонна разрывать сознания в качестве под или сверхсознательного. Прежде чем проявиться, подсознательное постепенно восходит через формы разума, фильтруясь и уравновешиваясь в них. Поэтому само понятие об антиномичности ( Антиномия - противоречие между двумя положениями, которые признаются одинаково правильными.) мало доступно Софии, в сознании свеем она имеет дело с продуктами обработки восприятии, но не с сырыми восприятиями. Она знает интуицию как особый вкус сознания, но не знает подсознательного и сверхсознательного. София обладает чуткостью и вытекающим отсюда жизненным текстом, но вещие прорывы из подсознательного, как крик о себе иных миров, не доходят до нее: ее внутреннее строение слишком связно, чтобы пропустить внутрь себя такие не координированные с нею и непредвиденные откровения. София слишком устойчива в себе, чтобы быть вещей. Она не остается - ни в плохом, ни в хорошем смысле - беззащитной перед действительностью,и на всякое воздействие извне незамедлительно последует целесообразная и четкая реакция, определенная существом дела и вместе с тем характерная для личности Софии. Сырые впечатления из глубины не вторгаются в сознание Софии. А если бы, вопреки самоограждению духовного организма, свойственного Софии, иной мир все-таки застал бы его врасплох и ворвался в него, то такая неожиданность крайне смутила бы и испугала Софию: София привыкла жить, защищенная от неожиданностей в надежно построенном ограждении от внешнего мира, среди духовного хозяиства, хотя и скромного, но идущего изо дня в день по заведенному порядку. В ней есть воля к упорядоченности и центростремительность, в силу которой она склонна ориентироваться на ближайшем ею организованном и устроенном, то есть на связности своей собственной деятельности или еще на гармоничности собственной личности. Внутренне пропорциональная в своей деятельности, она имеет склонность видеть в ней некий общий критерий. София самодовлеющая, она живет, не принимая мысли о несоизмеримости ее собственного уюта с мировым целым. Трагическое как категория не только чуждо, но и враждебно ей, выталкивается из ее сознания, а когда с трагическим сталкивается она в жизни, то переживает его хотя и в глубокой скорби, но без сладостного чувства бесконечного, то есть не как трагическое. Поэтому, несмотря на широту кругозора и верность и твердость ума, София не понимает стихии дионисской и подставляет вместо понятия о ней иное понятие - о недостаточном, в своем роде несовершенном, извращенном, но тем не менее разумном и нормативном: безобразие для нее есть только безобразие и лишено своей качественной характеристики. Перед духовным взором Софии - правильное, соразмерное, пребывающее в границах и пределах. Беспредельность, ужасная, потрясающая, катастрофически сметающая всякий установившийся строй, не достигает сознания Софии в своем своеобразном и несравнимом величии: София не сознает и не понимает первозданной тьмы, тютчевской ночи, и потому, сама устремляющая и воплощающая, она остается духовно чуждой ноуменальной ( Ноумен - непознаваемое) подоснове бытия - усии. Тут - некое противоречие между деятельностью Софии и ее сознанием: София нисходит от прозрачного и стройного неба норм к вязкой и напряженной в своей мощи земле; София не хочет оставаться в чистом и бездеятельном созерцании, она стремится к созиданию и организации. Но вместе с тем того темного, благостно-темного и избыточного мрака, в который сходит она, она в себе не знает, а потому не понимает вне себя. Действительный порыв, весь смысл которого только в его существенной безмерности, Софии кажется лишь беспорядком, и она хотела бы, не отрицая его окончательно, сделать его умереннее; и - вне ее понимания, что это значило бы решительно уничтожить его по самому его существу.
         Широкая по своему кругозору, София не предпримет мер к искоренению дионисского, может быть и потому, что природный такт дает ей заранее почувствовать неудачу таких попыток. Но он и не сумеет, а также не захочет признать собственную правду дионисского расторжения, с дионисским не помирится, а будет его только терпеть, отчасти с презрением, отчасти с высокомерием. Приходя на безобразную землю из царства образов, София сознает себя несущей миссию и потому входит в мир не как член мирового целого, не как звено взаимной ответственности и усийной связи существ мира, а мироустроительно, законодательно (первое относится преимущественно к Софии, а второе - к Василию) , словом, как власть. Ее снисходительность к миру имеет корнем не признание правды мира и не сознание своей общей с миром немощности, а выделение себя из мира и противопоставление себя как власти, как источника мироустроения миру, долу погрязшему и потому естественно, по ее суждению, помышляющему о дольнем . В Софии нет духовной гордости в смысле объявления себя непременно первой в той, небесной, области; и нет в Софии властолюбия, желания подчинить себе других. Но София, вследствие сознания своего, неземного, удела, который она ошибочно считает заведомо превосходнейшим и не допускает мысли, что безобразная ночь тоже от Бога и может быть ближе к Богу,- София властна и полагает, что власть по природе, по складу ее личности, конечно, должна принадлежать ей. София берет власть, как свое, и делает это с незапятнанной совестью, потому что рука ее никогда не дрогнет от сомнения, правильно ли это. Да и не может дрогнуть, раз София берет власть, и другие ей не оказывают препятствия, коль скоро делается это во имя правды и блага, - единственной правды и единственного блага, известных Софии. У Софии есть врожденное самоощущение себя как по природе превосходящей окружающих, - не личными своими достоинствами, а самим рождением, это можно сравнить, вероятно, с самоощущением коронованных особ, которые могут весьма скромно думать о себе, сознавать свои недостатки, быть простыми в обращении и предупредительными и однако чувствовать себя отделенными от прочих людей особым родом, природной властью. Это самоощущение Софией себя как власти настолько живо и ярко в ней, что всякое непризнание ее власти окружающими вызывает внутренний протест, но не из-за задетого самолюбия или неудовлетворенного тщеславия, а как некоторая неправда, как искажение должного порядка. Отсюда - впечатление гордости, которое нередко производит на недостаточно вдумчивых София, хотя это не гордость, а нечто иное, гораздо более глубокое. София распорядительна, устроительна, обладает умением жить и организовать жизнь, в это упорядочение жизни она вносит и искусство, и науку, которыми занята и к которым способна, но именно в меру их применимости в общем строе жизни как средства, а не как культурной самоцели, и потому ей кажется подразумевающимся, что неподчинение ее власти есть неподчинение не ей, а правильному и должному. И Василий не склонен пускать в ход прямое насилие, предпочитая достигать утверждаемых им норм более сложной системой убеждений и привлечений. Как женщина и как существо более далекого от земли плана, где все связывается влечением к цели, а не толчком причины, София в гораздо большей, чем Василий, степени, чужда мысли о насилии и старается достичь цели тончайшей организацией внутренних воздействий. Не знаю, какое подобрать для них слово, потому что "очаровывание" содержит в себе оттенок понятия о действии на темную усию, на обращение с подсознательным, а способ влияния на окружающих Софии более прозрачен, более направлен на сознание и на тончайшие интеллектуальные эмоции и область нравственно-эмоциональную. София взывает к обширным задачам жизненного строительства и к чувствам, с ними связанным. Даже тогда, когда дело идет о малом и, по-видимому, лишенном общего значения, София для себя и для других открывает здесь и подчеркивает момент объективной значимости, Но это никогда не бывает обманом, хотя может быть ошибкой. Нормативности Софии в высокой мере чужды неправдивость и двойственность. Честность, в особенности честность в слове, свойственная Софии, проявляется определенностью выражений, законченностью их, которая не должна оставлять никаких недоговоренных отношений. Эта прямота может переходить и в резкость, если бы не смягчалась обхождением. Но это последнее ни в каком случае не должно сближаться с кокетством, субъективным и неправдивым: отсутствие кокетства есть один из характерных признаков Софии. И внутреннее кокетство, то есть не подлинное отношение с действительностью, чуждо ей: мечтательность, создание себе иллюзий, мление - все это не дело Софии.
         Таким образом, строением своего духа София значительно отклоняется от женственности; но это не значит, что она имеет черты мужские: ее организация сближается с мужской, поскольку и эта последняя сама может, удаляясь от полярного раздвоения человеческой природы, подходить к ангельскому, общему обоим полам коренному типу человечности. И в Софии есть эта "ангельская крепость" - не крепость узловатого, твердого тела мужского, а упругая сила очень тренированного женского организма, столь же значительная, сколь и неприметная по внешним параметрам. София не есть просто женщина, покоряющая, того не желая, но и не есть власть, не спрашивающая о согласии. Она Царь-Девица, или, как выражались грузины о полумифической Тамаре, - Царь-Царица. И в этом своем микрокосмическом самодавлении Софья перекликается с Александром, с той разницей, что в Александре внутреннее равновесие дано статически, равновесие же Софии кинетично, и она находится если не во внешнем, то во внутреннем движении, в неустанной игре внутренней жизни. Но, несмотря на различие происхождения обоих равновесии, в Софии есть та же сокровенная неудовлетворенность, как и в Александре. Она слишком монументальна, чтобы в ней самой, в управляемом ею хозяйстве, не нашлось уютного места для нее самой. Теплая плоть мира не находит себе законного места в ее миропредставлении, а между тем именно ею определяются теплота и праведность всего личного, личной жизни, личных отношений. Софья раз и навсегда решила смотреть на мир и править миром с такой высоты, откуда этой теплоты не видно, и потому само понятие о ней изгнано из круга ее мыслей. Вследствие этого Софии трудно в смирении и с благодарностью брать человеческую жизнь в полноте человечности, как законное и праведное благо; будучи средоточной в жизни, она имеет жизненные блага и имеет более, чем многие окружающие, но не на благо себе и не в радость себе - она их не ценит положительно, но привыкает думать о них, как о чем-то подразумевающемся, вместе с властью, и потому, пользуясь ими, не задумываясь над ними, она болезненно и с внутренним протестом переносит их лишение.
         Тем не менее под этим монументальным и величественным обликом человеческая усия все же живет и, хотя и с трудом, доводит до сознания свои требования, свои порывания к тому, что ближе сердцу, чем самая правдиво высказанная правда. Основа личности, не имея полноты проявления через лицо, ощущает себя самой по себе и имя свое - величественным, слишком величественным для себя. Презрение Софии к плоти имеет оборотной стороной ощущение чуждости самой себе как лица, а вместе с ним - и своего имени. Когда эта темная подоснова личности сильна, Софию, как бы погребенную под своим именем, может охватить фаталистическое уныние, апатия, вялость, тяга к смерти. Но смерть представляется тут желанной вовсе не как переход в иной мир, а как протест бессилия со стороны жизни, желающей, но не имеющей внутренней возможности выразиться. Тогда София бежит жизни от жажды жизни. Так, подвижная и деятельная София - всегдашняя энергия, может явиться постоянно или иногда, временно, полосами в совсем другом типе и состоянии - вялом, сонном и апатичном, как Соня-соня; и сообразно такому духовному состоянию она будет чрезмерно полной, без румянца и точно спросонок. Но не надо обманываться этим видом: в этой-то соне особенно мучительно тлеет под сыростью внешних проявлений глубочайшая неудовлетворенность и пассивное избегание чувств, от понимания священной правды которых она слишком далека, чтобы быть способной или активно удовлетворить их, или активно отказаться...