Как имя насквозь прозрачной этимологии и притом не выходящей за пределы языка, из которого оно заимствовано, имя Вера не обросло еще мхом истории, и в нем нет таинственных закоулков, отношение которых к целому плану постигается интуитивно, но не выводится элементарными умозаключениями. Хотя и выражающее понятие, вполне противоположное рассудочности, это имя далее развивает содержание своего понятия прямолинейно и почти рассудочно. В пределе можно уже говорить о нем как о рационалистической, по методу обработки иррационального по содержанию понятия веры. Богословие XVII -XIX веков обращалось с глубочайшими тайнами духа прямолинейно рассудочно и именно их особенно охотно делало предметом своего анатомирования, отчего тайна не делалась явной, однако становилась скучной. Так, Вера, выбирая свои пути наперекор рассудку и даже с азартом и упрямством опрокидывая рассудочные преграды, идет далее по избранным путям с рассудочной последовательностью, как если бы ехала по рельсам. В ней странное сочетание безрассудности и последовательности, именно рассудочной последовательности, поэтических исходов и добродетельной скуки: ибо идет она по путям своим, раз они выбраны, не силой вдохновения, интуиции или хотя бы темперамента, а именно с добродетельной последовательностью и почти математическим долгом переходит к пределу. Ей чуждо символическое мышление, недоступно понимание, что тайна обличением разоблачается, как и наоборот - сокрывается, лишенная покровов.
         Вера есть обличение вещей невидимых. И действительно, имя Вера дает силу приходить в отношение с тем, что не дано чувственно и что отрицает наличное чувственное; ей дано получать весть об уповаемом и уверенность в чувственно не воспринимаемом. Она ставится воочию перед тем, что еще не выражено, а может быть, И никогда не будет выражено. Но это невыраженное Вере ближе и дороже, чем окружающее ее выраженное. Она определяется в своих исходных решениях именно этим, выраженным вопреки всему тому очевидному, что ее окружает. И потом мотивы ее поступков, или, правильнее, ее поведения, непонятны окружающим. Отдельные поступки Веры очень логично вяжутся между собой, но самые ряды их в целом рассматриваются и как оскорбляющие здравый смысл и вызывают противление, а то и возмущение.
         Вера в основных своих решениях делает неожиданность не только окружающим, но и себе самой. Она вдруг ломает расчеты, традиции, приличия. Но далее она уже не возвращается к сломленному и делает свой поступок началом нового связного рода, то есть новых расчетов, новых традиций и новых приличий. Иначе говоря, она вдет путем новым по направлению, но обычным по своему характеру. Вступление на него трагично и легко может повести к гибели. Но следование этому пути само по себе уже не есть прыжок, а относительно покойное преследование поставленной цели. Идти по этому пути сознается Верой как долг и добродетель. Окружающие сперва бывают потрясены этим новым путем, но затем, видя внутреннюю последовательности Веры, начинают считаться с фактом. Окружающие видят, что путь Веры разошелся с их установленным путем, и тогда наступает холодность. У них нет данных принять путь Веры и оставить свой, ибо для этого необходимо уверовать в него. Но последовательность Веры и доступность рассудку ее пути в его целом не дают им решительно осуждать его. Он в исходе своем _ не мотивированный, в дальнейшем не представляет странности юродства и загадочности символизма, он просто не сходится с путем окружающих и потому способен вызывать скорее мелкие столкновения, нежели существенную борьбу против себя.
         В своем мышлении, как и в своих поступках, Вера четка Я определенна. Ее натура отличается честностью, и честность, кроме того, есть первая заповедь Веры, которую она ставит себе сознательно с подчеркиванием и противопоставлением многим другим заповедям. Все это делает мышление и поступки Веры расчлененно-ясными и упрощенными в их притязающей на безупречность и предельность ясности: нет ничего затаенного, ничего не досказанного. Однако ясность сообщает облику Веры некоторую нарочитую элементарность, не делая его, однако, тем действительно прозрачным. Вера - не хрустальный ручей и не музыка Моцарта; Вера лишь думает, что она такова. На самом же деле за поверхностным слоем общепонятности идут интуиции, предчувствия и немотивированные влечения, отнюдь не прозрачные, но в то же время не настолько глубокие, чтобы снова стать убедительными в качестве откровения иного мира. Они представляются поэтому чем-то произвольным - если и не капризом и не взбалмошностью, то все-таки своеволием и своенравием. Не прозрачные логически и вместе с тем неполновесные онтологически, интуиции Веры близки к мечтаниям, но с пользой для Веры не содержат в себе влажного тепла, свойственного настоящей мечтательности. В Вере есть нечто родственное Варваре, но Вера суше, чем она, обладает меньшим напором стремлений, меньшей разгоряченностью и, так сказать, менее крупными чертами всей своей организации. Как и Варвара, Вера жертвенна, склонна к жертве и делает себе из нее долг и страсть одновременно. В Вере живет преувеличенная оценка героизма, который для нее сводится главным образом к жертве, какое-то принятие всерьез ложноклассической трагедии. Прямота, нелукавство, огромная верность, равно как и упомянутые выше честность и жертвенность Веры, тоже роднят ее с Варварой; но они выражены в Вере пропорциональнее и тоньше, с большим чувством меры в здравого смысла, так что не ведут Веру к тем резким диссонансам с жизнью окружающих, как это постоянно бывает с Варварой.